суббота, 25 сентября 2010
Эстель Оскора
суббота, 17 июля 2010
Эстель Оскора
Поняла, что начинаю ставить "диагнозы" людям картами Таро: "Кризис среднего возраста, наверное. Все менять, но при этом сохранить наработанное. 8-)" - опа, Десятка Жезлов.
Диагност-с, ага
.
Диагност-с, ага
.
воскресенье, 28 февраля 2010
Эстель Оскора
Здесь только сон имеет настоящее значение. Там, где меркнут цвета в силовом поле и каждая следующая минута ценнее предыдущей во сто крат, закрыв глаза, находишь верный выход из старой временной ловушки.
Так ли важно, что за чем следует, если следствия и причины, цели и способы - это всегда одно и то же, сводящее с ума ошибочное откровение.
Там, где упала звезда, не произошло катастрофы; это просто узкий шрам чуть ниже последнего левого ребра, как будто кто-то случайно начал операцию не в том месте подопытного тела, но спохватился, не успел разрезать глубоко и аккуратно зашил разрез.
И ты потому всё гадаешь, было ли что-то изъято или добавлено там, где несёт горькие воды последняя чистая река мира, и будет ли слишком смело, повиснув вниз головой под окном, где растут ивы, и смежив веки разглядеть то, что было написано Им между строк.
За любой тьмой есть свет. Значение имеют только сны.
========
Так ли важно, что за чем следует, если следствия и причины, цели и способы - это всегда одно и то же, сводящее с ума ошибочное откровение.
Там, где упала звезда, не произошло катастрофы; это просто узкий шрам чуть ниже последнего левого ребра, как будто кто-то случайно начал операцию не в том месте подопытного тела, но спохватился, не успел разрезать глубоко и аккуратно зашил разрез.
И ты потому всё гадаешь, было ли что-то изъято или добавлено там, где несёт горькие воды последняя чистая река мира, и будет ли слишком смело, повиснув вниз головой под окном, где растут ивы, и смежив веки разглядеть то, что было написано Им между строк.
За любой тьмой есть свет. Значение имеют только сны.
========
Эстель Оскора
Здесь только сон имеет настоящее значение. Там, где меркнут цвета в силовом поле и каждая следующая минута ценнее предыдущей во сто крат, закрыв глаза, находишь верный выход из старой временной ловушки.
Так ли важно, что за чем следует, если следствия и причины, цели и способы - это всегда одно и то же, сводящее с ума ошибочное откровение.
Там, где упала звезда, не произошло катастрофы; это просто узкий шрам чуть ниже последнего левого ребра, как будто кто-то случайно начал операцию не в том месте подопытного тела, но спохватился, не успел разрезать глубоко и аккуратно зашил разрез.
И ты потому всё гадаешь, было ли что-то изъято или добавлено там, где несёт горькие воды последняя чистая река мира, и будет ли слишком смело, повиснув вниз головой под окном, где растут ивы, и смежив веки разглядеть то, что было написано Им между срок.
За любой тьмой есть свет. Значение имеют только сны.
========
воскресенье, 29 ноября 2009
Эстель Оскора
Покой - это мираж.
Во всех этих историях, во всех этих историях... там, где счастливые финалы ещё хуже несчастливых... во всех этих историях...
Покой - это мираж, что-то вроде марева в воздухе, руками не ухватишь и даже не разглядишь толком. Во всех этих историях в конце обещана обыденность.
Но история о спокойствии, это история "Женщины в белом": спокойствие всегда подменяют чахоточным близнецом, и оно умирает у вас на руках.
Есть на самом деле несбыточные мечты - они о спокойствии.
Иногда кажется, что ты только и делаешь, что пытаешься закрыть (метафорический) чемодан: прижмёшь один угол, тут же другой поднимается.
Семёрка Жезлов. Перевёрнутая.
Во всех этих историях, во всех этих историях... там, где счастливые финалы ещё хуже несчастливых... во всех этих историях...
Покой - это мираж, что-то вроде марева в воздухе, руками не ухватишь и даже не разглядишь толком. Во всех этих историях в конце обещана обыденность.
Но история о спокойствии, это история "Женщины в белом": спокойствие всегда подменяют чахоточным близнецом, и оно умирает у вас на руках.
Есть на самом деле несбыточные мечты - они о спокойствии.
Иногда кажется, что ты только и делаешь, что пытаешься закрыть (метафорический) чемодан: прижмёшь один угол, тут же другой поднимается.
Семёрка Жезлов. Перевёрнутая.
воскресенье, 04 октября 2009
Эстель Оскора
-Как будто за резными воротами, - его взгляд был направлен на голую, грязную стену, и я тоже, невольно, стал смотреть туда. - Но это не резьба и не дерево, верно только, что это были ворота. Кажется, они просто выросли, поднялись с земли; полимер, имитирующий структуру дерева, воспроизводимый с большой скоростью невероятно малого размера роботами...
-Нано-роботами, - вставил я. Он не обратил внимания.
Пятна на стене перемещались под его взглядом; в них уже можно было разглядеть игру изображение - света и тени, описывающие невероятный сон.
-Я вошёл в них. Но там меня не ждали три зверя. И четыре - тоже, - он замолчал. Пятна остановились, изобразив, конечно же, вола, орла и льва, но всего на секунду, а потом смешавшись, как детали калейдоскопа перед новым рисунком.
-Я был четвёртым, я знал это. Но пока не видел первых трёх. Поэтому я сел под деревом и стал ждать их.
-Я пробыл там около пяти тысяч лет. Потом проснулся.
Пятна растерялись на миг, а потом быстро разошлись по своим прежним местам, и стена перестала тихо светиться.
В тот год не было урожая, и скот тоже голодал, как и люди; и конечно же половину животных пришлось забить.
Из родившихся в тот год детей выжил только каждый четвёртый.
Но это был не самый трудный из годов Затмения, это было только начало.
Спустя десять лет, когда чёрное солнце прошло уже половину небесного пути, от племени осталось только два человека. С началом весны они пустились в путь.
Они шли по покрытой нетающим инеем степи два лунных месяц и ещё два дня, на третий, в тот час, когда в лучшие годы настоящее, огненное солнце показывалось из-за гор, проснулся только один из них, последний. Его товарища уже заносило синим, колючим снегом.
На правой ладони последнего проступил рыжий круг - в тот час он стал человеком солнца.
На том же месте он вырыл могилу и похоронил товарища; и очертил круг, а потом достал из сумки маленький саженец, заботливо укутанный, тщательно охраняемый. Человек солнца начал разбивать свой сад.
Жизнь начиналась заново.
-Ну и сколько же нам осталось, по-твоему? - спросил я, когда стена полностью потухла и в комнату вернулся сумрак.
Пророк пошевелил губами, и я подумал, что он действительно исчисляет срок.
-На второй год от этого, не позже, - сказал он. - Чёрное солнце взойдёт на второй год.
Я обернулся, посмотрел в окно: где-то в этом саду есть дерево - особое дерево, одно-единственное дерево, способное пережить новую Зиму.
И где-то среди нас есть человек... один-единственный человек...
-Нано-роботами, - вставил я. Он не обратил внимания.
Пятна на стене перемещались под его взглядом; в них уже можно было разглядеть игру изображение - света и тени, описывающие невероятный сон.
-Я вошёл в них. Но там меня не ждали три зверя. И четыре - тоже, - он замолчал. Пятна остановились, изобразив, конечно же, вола, орла и льва, но всего на секунду, а потом смешавшись, как детали калейдоскопа перед новым рисунком.
-Я был четвёртым, я знал это. Но пока не видел первых трёх. Поэтому я сел под деревом и стал ждать их.
-Я пробыл там около пяти тысяч лет. Потом проснулся.
Пятна растерялись на миг, а потом быстро разошлись по своим прежним местам, и стена перестала тихо светиться.
***
В тот год не было урожая, и скот тоже голодал, как и люди; и конечно же половину животных пришлось забить.
Из родившихся в тот год детей выжил только каждый четвёртый.
Но это был не самый трудный из годов Затмения, это было только начало.
Спустя десять лет, когда чёрное солнце прошло уже половину небесного пути, от племени осталось только два человека. С началом весны они пустились в путь.
Они шли по покрытой нетающим инеем степи два лунных месяц и ещё два дня, на третий, в тот час, когда в лучшие годы настоящее, огненное солнце показывалось из-за гор, проснулся только один из них, последний. Его товарища уже заносило синим, колючим снегом.
На правой ладони последнего проступил рыжий круг - в тот час он стал человеком солнца.
На том же месте он вырыл могилу и похоронил товарища; и очертил круг, а потом достал из сумки маленький саженец, заботливо укутанный, тщательно охраняемый. Человек солнца начал разбивать свой сад.
Жизнь начиналась заново.
***
-Ну и сколько же нам осталось, по-твоему? - спросил я, когда стена полностью потухла и в комнату вернулся сумрак.
Пророк пошевелил губами, и я подумал, что он действительно исчисляет срок.
-На второй год от этого, не позже, - сказал он. - Чёрное солнце взойдёт на второй год.
Я обернулся, посмотрел в окно: где-то в этом саду есть дерево - особое дерево, одно-единственное дерево, способное пережить новую Зиму.
И где-то среди нас есть человек... один-единственный человек...
пятница, 14 августа 2009
Эстель Оскора
Сегодня я обогнала дождь и видела его безумный танец на асфальте, и другая сторона улицы была другим берегом, а брод найти было нелегко.
И воздух был ещё более влажным, чем обычно.
Не представляю, как можно жить без такого.
У дождя три языка, на одном он говорит с небом, на другом с землёю, а третьи предназначен для людей, и не все хотят слушать слова этого языка.
На том же наречии в древности говорил ветер, но он умолк так давно, ещё во времена пирамид, закованный в них до новой эры, которая всё время вот-вот наступит.
Дождь свободен, он всё ищет своё море, но на самом деле не хочет его.
Не представляю, как можно жить, не понимая их языка.
Если не примет небо, примет вода.
И воздух был ещё более влажным, чем обычно.
Не представляю, как можно жить без такого.
У дождя три языка, на одном он говорит с небом, на другом с землёю, а третьи предназначен для людей, и не все хотят слушать слова этого языка.
На том же наречии в древности говорил ветер, но он умолк так давно, ещё во времена пирамид, закованный в них до новой эры, которая всё время вот-вот наступит.
Дождь свободен, он всё ищет своё море, но на самом деле не хочет его.
Не представляю, как можно жить, не понимая их языка.
Если не примет небо, примет вода.
пятница, 07 августа 2009
Эстель Оскора
Я так ленива сегодня.
Я потратила день на двухмерный мир - жестокий, неуравновешенный, с нестабильной историей.
И в то же время, невозможно ограниченный; мир, в котором нет даже понятия свободы воли.
По сравнению с ним наш - это хаос. Хаос нелинейных связей, квантовых эффектов, непредсказуемых следствий, кошек, которые живы и мертвы одновременно.
Нам, наверное, повезло.
Больше, чем жителям тех миров, в которых мы - боги.
Я потратила день на двухмерный мир - жестокий, неуравновешенный, с нестабильной историей.
И в то же время, невозможно ограниченный; мир, в котором нет даже понятия свободы воли.
По сравнению с ним наш - это хаос. Хаос нелинейных связей, квантовых эффектов, непредсказуемых следствий, кошек, которые живы и мертвы одновременно.
Нам, наверное, повезло.
Больше, чем жителям тех миров, в которых мы - боги.
понедельник, 27 июля 2009
Эстель Оскора
Я знаю историю о том, куда привели мечты человека, который не умел мечтать. А стоило ему научиться, и мечта обернулась предсмертной запиской – одной на двоих. Я знаю историю о том, что жажда неумолима, а большая сила разрушительна, но в этом нет ничего нового. Поэтому я знаю, что эта история о том, как в конце концов самое страшное становится спасительным, а одиночество - единственное, что проводит границу между добром и злом.
«Мне уже многое поздно,
Мне уже многим не стать,
И к удивительным звездам
Мне никогда не слетать.
Мне уже многое сложно,
Многого не испытать.
Годы вернуть невозможно…»
[Время, в которое мне выпало жить, не было ни скучным, ни весёлым, оно оказалось как-то вне этих категорий. Это время было «стремительно устаревающим», когда новое переставало быть новым ещё на этапе разработки. Мы, люди, кажется, очень быстро пресыщались, и редко встречалось что-то, что вызывало у нас подлинный, глубокий интерес.
Судьба же мира выглядела измеренной и просчитанной, хотя всё вокруг и менялось с огромной скоростью. Мир катился к чёрту, как и было сказано. Да, не скажу, что жизнь была скучной. Не скажу, что весёлой, скажу: забитой под завязку; как шкафчик, дверцы которого уже не закрываются. «Нет» - передышке, «да» - скорости. Жизнь – мчащийся экспресс, полмира за пять минут, за окном только серые полосы, не разобрать ничего.]
«…Но я умею мечтать:
О далёких мирах,
О волшебных дарах,
Что когда-нибудь
Под ноги мне упадут.
О бескрайних морях,
Об открытых дверях,
За которыми верят
И любят, и ждут меня».
[Я долго оттягивала тот момент, когда мне придётся открыть последнюю дверь, предчувствуя дни невыносимого голода, который будет нечем утолить. Двери из последнего десятка я открывала только тогда, когда голод заставлял меня бросаться на стены, и ни прежние залы, ни даже «Море» уже не могли мне помочь. Самым страшным было то, что голод не ослабевал, а вот насыщение с каждым разом наступала всё быстрее, и каждый следующий зал давал мне всё меньше пищи.
Самую последнюю дверь я открыла, когда почувствовала, что от невменяемости меня уже не отделяет и тонкая грань.
Это произошло примерно за два месяца до окончания срока моего пребывания в Доме. И это было очень плохо: ни при каких обстоятельствах мне не могло бы хватить содержимого зала на девять недель. С полным осознанием этого я открывала узорчатую дверь в конце правого коридора второго этажа. В общем-то, мне чуть-чуть повезло, что там оказался паттерн чужого мира, это могло увеличить период «переваривания» на некоторое время.
Зал был мрачен, но красив. Его пол был краем скалы, «обрывающимся» в море стеной, противоположной двери. У самой той стены росли несколько печальных, лишённых листьев, но, кажется, живых деревьев с кроваво-красной корой в крупных чешуйках. Приблизиться к деревьям я не рискнула, но посмотрела с обрыва вниз: море было бурным, очень тёмным и не зелёным или синим, а чернильно-фиолетовым. Правая и левая стены были заполнены абстрактными мелкими, всё время перемещающимися относительно друг друга, узорами, то ли механическими, то ли живыми. Они, как и деревья, навевали дрожь. Обернувшись, я увидела, что стена с дверью, вопреки тому, что она отделяла зал от коридора, представляла собой одно огромное окно с удивлённо подмигивающими звёздами, окружённое мелкими ресничками. Потолок был ослепляющее белым и блестел, как снег на солнце.
Я познала и этот чужой зал, полный путаных идей о красоте механического, о привлекательности саморазрушения, о жуткой смертоносной звёздной тьме и о смерти, как о чём-то божественном. Идей, парадоксально вызывающих желание быть как можно более живым.]
«И опять понять не смогут люди, было это или только будет…»
За мечтой уходит мечта – в никуда. Потому что за окном в который раз – Бездна голодных глаз.
Актёрского мастерства нам не доставало: мы не смогли сыграть столь достоверный спектакль, чтобы сбылась хотя бы одна мечта из тех, что мы припасли к премьере. Когда рухнуло небо, когда взорвалось море, когда звёзды закрыли глаза, и огромный серый волк пришёл за нашим солнцем, мы взлетели так высоко, что высота обратилась глубиной. Мы разрезали чёрный бархат, сквозь слои воспламенившейся атмосферы мы прошли на этом огромном корабле к самым воротам в будущее. И не смогли загадать ничего, чего бы не было раньше. Мы хотели быть собой.
Столько миров было потрачено зазря, чтобы явить Вселенной одно-единственное чудо, один разум, способный задать вопрос-продолжение.
Куда приводят мечты? В отправную точку.
Пока я мечтаю, смысл моего существования обеспечен твёрдой валютой.
И исполнение мечты – не то, к чему мы стремимся на самом деле и чего достигаем в конце пути. Потому что в конце пути мы достигаем его начала.
«Сгинет ночь, и день придёт иной, как волна приходит за волной.
И проснусь я в мире невозможном, где-то между будущим и прошлым.
Два часа на часах в день ненастный ненашего века.
Смотрит девочка с пристани вслед кораблю
И плечами поводит, озябнув от ветра.
Я люблю это время, безнадёжно люблю».
«Мне уже многое поздно,
Мне уже многим не стать,
И к удивительным звездам
Мне никогда не слетать.
Мне уже многое сложно,
Многого не испытать.
Годы вернуть невозможно…»
[Время, в которое мне выпало жить, не было ни скучным, ни весёлым, оно оказалось как-то вне этих категорий. Это время было «стремительно устаревающим», когда новое переставало быть новым ещё на этапе разработки. Мы, люди, кажется, очень быстро пресыщались, и редко встречалось что-то, что вызывало у нас подлинный, глубокий интерес.
Судьба же мира выглядела измеренной и просчитанной, хотя всё вокруг и менялось с огромной скоростью. Мир катился к чёрту, как и было сказано. Да, не скажу, что жизнь была скучной. Не скажу, что весёлой, скажу: забитой под завязку; как шкафчик, дверцы которого уже не закрываются. «Нет» - передышке, «да» - скорости. Жизнь – мчащийся экспресс, полмира за пять минут, за окном только серые полосы, не разобрать ничего.]
«…Но я умею мечтать:
О далёких мирах,
О волшебных дарах,
Что когда-нибудь
Под ноги мне упадут.
О бескрайних морях,
Об открытых дверях,
За которыми верят
И любят, и ждут меня».
[Я долго оттягивала тот момент, когда мне придётся открыть последнюю дверь, предчувствуя дни невыносимого голода, который будет нечем утолить. Двери из последнего десятка я открывала только тогда, когда голод заставлял меня бросаться на стены, и ни прежние залы, ни даже «Море» уже не могли мне помочь. Самым страшным было то, что голод не ослабевал, а вот насыщение с каждым разом наступала всё быстрее, и каждый следующий зал давал мне всё меньше пищи.
Самую последнюю дверь я открыла, когда почувствовала, что от невменяемости меня уже не отделяет и тонкая грань.
Это произошло примерно за два месяца до окончания срока моего пребывания в Доме. И это было очень плохо: ни при каких обстоятельствах мне не могло бы хватить содержимого зала на девять недель. С полным осознанием этого я открывала узорчатую дверь в конце правого коридора второго этажа. В общем-то, мне чуть-чуть повезло, что там оказался паттерн чужого мира, это могло увеличить период «переваривания» на некоторое время.
Зал был мрачен, но красив. Его пол был краем скалы, «обрывающимся» в море стеной, противоположной двери. У самой той стены росли несколько печальных, лишённых листьев, но, кажется, живых деревьев с кроваво-красной корой в крупных чешуйках. Приблизиться к деревьям я не рискнула, но посмотрела с обрыва вниз: море было бурным, очень тёмным и не зелёным или синим, а чернильно-фиолетовым. Правая и левая стены были заполнены абстрактными мелкими, всё время перемещающимися относительно друг друга, узорами, то ли механическими, то ли живыми. Они, как и деревья, навевали дрожь. Обернувшись, я увидела, что стена с дверью, вопреки тому, что она отделяла зал от коридора, представляла собой одно огромное окно с удивлённо подмигивающими звёздами, окружённое мелкими ресничками. Потолок был ослепляющее белым и блестел, как снег на солнце.
Я познала и этот чужой зал, полный путаных идей о красоте механического, о привлекательности саморазрушения, о жуткой смертоносной звёздной тьме и о смерти, как о чём-то божественном. Идей, парадоксально вызывающих желание быть как можно более живым.]
«И опять понять не смогут люди, было это или только будет…»
За мечтой уходит мечта – в никуда. Потому что за окном в который раз – Бездна голодных глаз.
Актёрского мастерства нам не доставало: мы не смогли сыграть столь достоверный спектакль, чтобы сбылась хотя бы одна мечта из тех, что мы припасли к премьере. Когда рухнуло небо, когда взорвалось море, когда звёзды закрыли глаза, и огромный серый волк пришёл за нашим солнцем, мы взлетели так высоко, что высота обратилась глубиной. Мы разрезали чёрный бархат, сквозь слои воспламенившейся атмосферы мы прошли на этом огромном корабле к самым воротам в будущее. И не смогли загадать ничего, чего бы не было раньше. Мы хотели быть собой.
Столько миров было потрачено зазря, чтобы явить Вселенной одно-единственное чудо, один разум, способный задать вопрос-продолжение.
Куда приводят мечты? В отправную точку.
Пока я мечтаю, смысл моего существования обеспечен твёрдой валютой.
И исполнение мечты – не то, к чему мы стремимся на самом деле и чего достигаем в конце пути. Потому что в конце пути мы достигаем его начала.
«Сгинет ночь, и день придёт иной, как волна приходит за волной.
И проснусь я в мире невозможном, где-то между будущим и прошлым.
Два часа на часах в день ненастный ненашего века.
Смотрит девочка с пристани вслед кораблю
И плечами поводит, озябнув от ветра.
Я люблю это время, безнадёжно люблю».
воскресенье, 19 июля 2009
Эстель Оскора
-Если бы этот белый город - белый город с башней, вырезанной в скале, с узкими улицами, замыкающимися в кольца, с арками переходов, белый город под куполом неба столь голубым, что оно кажется натянутым над домами огромным отрезом бархата, если бы он действительно существовал, разве бы мы не нашли его в тот же день?
-В тот же день, когда смогли правильно прочесть карту, когда какая-то мелочь натолкнула нам на способ разгадать ключ, когда все обстоятельства с утра складывались так удачно, что уже к вечеру мы были на месте, указанном на карте как искомый пункт?
-В том месте, где белая скала пронзала голубой бархат неба, и всё было, как на старых картинах и в старых сказках, всё кроме белого города?
-Разве, найдя этот город, мы бы вернулись ни с чем?
-Разве, найдя этот город, мы бы вернулись?
И совет признал экспедицию неудачной.
А каждый из лжецов хранил птичье перо, горящее золотом и пурпуром, притягивающее звёзды и ночных духов, - хранил всю жизнь, всё ожидая, выжидая, надеясь...
=================
В день ненастный, в час, когда
постучится в дом беда
и не справиться тебе одной, -
две монеты брось в огонь
и перо три раза тронь,
и Жар-птица прилетит со мной.
-В тот же день, когда смогли правильно прочесть карту, когда какая-то мелочь натолкнула нам на способ разгадать ключ, когда все обстоятельства с утра складывались так удачно, что уже к вечеру мы были на месте, указанном на карте как искомый пункт?
-В том месте, где белая скала пронзала голубой бархат неба, и всё было, как на старых картинах и в старых сказках, всё кроме белого города?
-Разве, найдя этот город, мы бы вернулись ни с чем?
-Разве, найдя этот город, мы бы вернулись?
И совет признал экспедицию неудачной.
А каждый из лжецов хранил птичье перо, горящее золотом и пурпуром, притягивающее звёзды и ночных духов, - хранил всю жизнь, всё ожидая, выжидая, надеясь...
=================
В день ненастный, в час, когда
постучится в дом беда
и не справиться тебе одной, -
две монеты брось в огонь
и перо три раза тронь,
и Жар-птица прилетит со мной.
воскресенье, 07 июня 2009
Эстель Оскора
...и серая завеса отдёрнулась...
Каждая может выбрать себе путь по душе; Дорога из жёлтого кирпича, спутанная на полу спортзала верёвка, ночной танец рядом с наряженной ёлкой - разные пути приводят к одной цели. Воплощение просыпается в той, кто мысленно танцует на кончике иглы; нет здесь ни "хорошо", ни "плохо", просто формы силы - как точки в поле координат, есть оси, по которым многое определяется. От жестокости до доброты, от света до ночи, от храбрости до безумия.
Тонкий лёд хрустит - хрустит земная твердь под ногами существа, играющего на иерихонской трубе, созывающего тех, кому суждено срывать печати. С четырёх концов света, с трёх уровней мира, они приходят, пробудившиеся, каждый выбирает свой путь. Им не дано менять мир, им дано сохранять его в неизменности, в их руках покоиться его бесконечное настоящее. Срывающие печати сами же припечатывают тайные книги и складывают - в старый архив, где нет никакого смысла во времени, где оно запуталось в тенях и бесконечно ведёт с ними спор о том, кто же сложнее. Здесь буквы и люди - одно и то же, лицо и рисунок перетекают друг в друга. Каждый отыграл свою роль.
Пока звучит труба, колышется и хрустит земля, пока хрустит земля, поступь времени звучит в унисон с голосами живущих по берегам реки Истории. Это их голоса создают книги, что будут запечатаны. Было, забылось, ушло. По семь раз повторяется одно и то же и забывается, будто и не было никогда. Ничего не остаётся, всё тонет в реке - ни черепка, ни окаменевшего хлеба, ни игрушечного бога.
Мир меняется по семь раз и остаётся по столько же раз прежним.
И только для кого-то его завеса отдёрнется. Но не для тех, кто может выбрать путь себе по душе.
Каждая может выбрать себе путь по душе; Дорога из жёлтого кирпича, спутанная на полу спортзала верёвка, ночной танец рядом с наряженной ёлкой - разные пути приводят к одной цели. Воплощение просыпается в той, кто мысленно танцует на кончике иглы; нет здесь ни "хорошо", ни "плохо", просто формы силы - как точки в поле координат, есть оси, по которым многое определяется. От жестокости до доброты, от света до ночи, от храбрости до безумия.
Тонкий лёд хрустит - хрустит земная твердь под ногами существа, играющего на иерихонской трубе, созывающего тех, кому суждено срывать печати. С четырёх концов света, с трёх уровней мира, они приходят, пробудившиеся, каждый выбирает свой путь. Им не дано менять мир, им дано сохранять его в неизменности, в их руках покоиться его бесконечное настоящее. Срывающие печати сами же припечатывают тайные книги и складывают - в старый архив, где нет никакого смысла во времени, где оно запуталось в тенях и бесконечно ведёт с ними спор о том, кто же сложнее. Здесь буквы и люди - одно и то же, лицо и рисунок перетекают друг в друга. Каждый отыграл свою роль.
Пока звучит труба, колышется и хрустит земля, пока хрустит земля, поступь времени звучит в унисон с голосами живущих по берегам реки Истории. Это их голоса создают книги, что будут запечатаны. Было, забылось, ушло. По семь раз повторяется одно и то же и забывается, будто и не было никогда. Ничего не остаётся, всё тонет в реке - ни черепка, ни окаменевшего хлеба, ни игрушечного бога.
Мир меняется по семь раз и остаётся по столько же раз прежним.
И только для кого-то его завеса отдёрнется. Но не для тех, кто может выбрать путь себе по душе.
четверг, 30 апреля 2009
Эстель Оскора
"...но я думала о другом.
Понимание - как это ему свойственно - пришло ниоткуда, собралось с силами и приснилось мне. Оно воплотилось в совершенно однозначный сон, чтобы я не могла больше обманывать себя, чтобы посмотрела правде в глаза. Ну я сделала это с удовольствием.
Вектор моего внимания сместился. В этом вся я - не везёт в одном месте, повезёт в другом. "Не сложилось с одной - сложится с другой" (с). Но перерывов я не объявляю.
Теперь я думала о другом человеке. И, признаться, эти мечты были так сладки, какими никогда не были мысли о том, с кем я говорила сейчас. Да-да, даже в первые недели, кажется, я не чувствовала такого "замирания"; схожее ощущение у меня появляется при быстром спуске. Думаю, это чудесное чувство знакомо всем.
Конечно, в первое время и о моём нынешнем собеседнике было приятно мечтать; но мечты так и не стали реальностью, и не потому, что я к этому не стремилась, а потому что мои стремления не были взаимны. Лёгкий пламень сначала утих, а потом стал угасать. Знакомая история.
Теперь я нашла другой вариант. Сны не врут, я знаю. У меня богатый опыт по этой части.
Так что: я думала о другом. Я знала, что если представится шанс..."
++++++++++++++
Машина просчитывала до миллиона вариантов в минуту и подбирала оптимальный. Она транслировала сны клиентам, и никто из них ещё не жаловался, все оставались довольны. Жалобы поступали от третьих лиц, были даже такие, кто грозил судом, и те, кто серьёзно пытался это сделать.
Вину Машины никто бы не смог доказать, потому что не было никакой вины. Если и был кто-то виновен в бедах третьих лиц, то всегда они сами. Они делали неверный шаг и становились неоптимальными. Машина только фиксировала это.
Так продолжалось до тех пор...
Понимание - как это ему свойственно - пришло ниоткуда, собралось с силами и приснилось мне. Оно воплотилось в совершенно однозначный сон, чтобы я не могла больше обманывать себя, чтобы посмотрела правде в глаза. Ну я сделала это с удовольствием.
Вектор моего внимания сместился. В этом вся я - не везёт в одном месте, повезёт в другом. "Не сложилось с одной - сложится с другой" (с). Но перерывов я не объявляю.
Теперь я думала о другом человеке. И, признаться, эти мечты были так сладки, какими никогда не были мысли о том, с кем я говорила сейчас. Да-да, даже в первые недели, кажется, я не чувствовала такого "замирания"; схожее ощущение у меня появляется при быстром спуске. Думаю, это чудесное чувство знакомо всем.
Конечно, в первое время и о моём нынешнем собеседнике было приятно мечтать; но мечты так и не стали реальностью, и не потому, что я к этому не стремилась, а потому что мои стремления не были взаимны. Лёгкий пламень сначала утих, а потом стал угасать. Знакомая история.
Теперь я нашла другой вариант. Сны не врут, я знаю. У меня богатый опыт по этой части.
Так что: я думала о другом. Я знала, что если представится шанс..."
++++++++++++++
Машина просчитывала до миллиона вариантов в минуту и подбирала оптимальный. Она транслировала сны клиентам, и никто из них ещё не жаловался, все оставались довольны. Жалобы поступали от третьих лиц, были даже такие, кто грозил судом, и те, кто серьёзно пытался это сделать.
Вину Машины никто бы не смог доказать, потому что не было никакой вины. Если и был кто-то виновен в бедах третьих лиц, то всегда они сами. Они делали неверный шаг и становились неоптимальными. Машина только фиксировала это.
Так продолжалось до тех пор...
Эстель Оскора
Обросший воздушными корешками, такими отвратительными, живыми, ощупывающими окружающее пространство в поисках еды, он брёл обратно к посёлку. Там его давно не ждали - вот уже лет десять (стандартных, не имеющих здесь хождения), не ждали. Позабыли всё, что должны были и всякое прочее тоже. Он шёл напомнить.
Ему было не жаль десяти лет под здешней землёй, пусть это не то же самое, что лежать в родной-родимой, но сил удалось набраться. Хватит на одно напоминание, хватит.
Он шёл и его следы сгорали бездымным серым пламенем. Кислота разъедала чужую землю.
Пора им возвращаться. Если они вырождаются здесь во что-то, подобное ему, - это и значит, что пора возвращаться. Попробуют ещё раз, в другом месте.
Где-нибудь найдётся что-то, что будет принимать их тела без вопросов, и включать их в круговорот природы естественно и просто. Как это было дома.
Пора, пора, пора... Оставалось до колонии чуть более сотни шагов.
Ему было не жаль десяти лет под здешней землёй, пусть это не то же самое, что лежать в родной-родимой, но сил удалось набраться. Хватит на одно напоминание, хватит.
Он шёл и его следы сгорали бездымным серым пламенем. Кислота разъедала чужую землю.
Пора им возвращаться. Если они вырождаются здесь во что-то, подобное ему, - это и значит, что пора возвращаться. Попробуют ещё раз, в другом месте.
Где-нибудь найдётся что-то, что будет принимать их тела без вопросов, и включать их в круговорот природы естественно и просто. Как это было дома.
Пора, пора, пора... Оставалось до колонии чуть более сотни шагов.
Эстель Оскора
Огромный мир не выдержит двоих,
Он не прогнётся, расползётся вширь,
Он истончится в плёночку воды,
В мельчайший слой уже не вещества,
Чего-нибудь попроще, поэлементарней.
Всё волшебство не весит столько, сколько, может быть, два слова, простых – удачных, но простых.
Слова правят миром. Правят его налево и направо, начерно и начисто правят. Здесь переназовут, там переправят, тут перекуют.
Но словам нечего делать в этом мире без нас двоих.
Слова существуют только за тем, чтобы мы знали и произносили их, чтобы называли то, что хотим назвать, а главное – чтобы могли позвать того, кого хотим позвать. Друг друга, в основном.
Он не прогнётся, расползётся вширь,
Он истончится в плёночку воды,
В мельчайший слой уже не вещества,
Чего-нибудь попроще, поэлементарней.
Всё волшебство не весит столько, сколько, может быть, два слова, простых – удачных, но простых.
Слова правят миром. Правят его налево и направо, начерно и начисто правят. Здесь переназовут, там переправят, тут перекуют.
Но словам нечего делать в этом мире без нас двоих.
Слова существуют только за тем, чтобы мы знали и произносили их, чтобы называли то, что хотим назвать, а главное – чтобы могли позвать того, кого хотим позвать. Друг друга, в основном.
вторник, 06 января 2009
Эстель Оскора
Ты чудовищен, мир, ты чужой мне.
Смотри, это Чужая земля плывёт в иллюминаторе. Живая машина с человеческой душой, не тюрьма, не клетка – спасательная капсула, стоит в зале древних инков. Я говорю с ней, как с другом, и она рассказывает мне о том, какие детские мечты я забыла.
Она говорит мне мою судьбу. Это не подсказки, это факты. Когда у неё закончатся варианты, я буду свободна.
Ты чужой мне, мир, чужой. Я буду в темноте безвременья говорить с диким существом, не имевшим души никогда, и буду тоже называть его другом. Я буду говорить ему его судьбу. Потом я буду свободна.
Но всё это не важно, не важно так, как важна и значима темнота пещеры, в которой я буду спать, пока далеко не чужие мне люди, люди, в которых, может быть, течёт моя кровь, сделают тебя, мир, другим. Тогда я проснусь. Я буду свободна.
Ты чудовищен, мир, ты чужой мне. И я не знаю, что с тобой делать, как спастись. Бегство больше невозможно: до Швеции нам не доплыть, Альфа Козерога лежит в руинах.
Мне больно, мир. Ты чужой… мне.
Смотри, это Чужая земля плывёт в иллюминаторе. Живая машина с человеческой душой, не тюрьма, не клетка – спасательная капсула, стоит в зале древних инков. Я говорю с ней, как с другом, и она рассказывает мне о том, какие детские мечты я забыла.
Она говорит мне мою судьбу. Это не подсказки, это факты. Когда у неё закончатся варианты, я буду свободна.
Ты чужой мне, мир, чужой. Я буду в темноте безвременья говорить с диким существом, не имевшим души никогда, и буду тоже называть его другом. Я буду говорить ему его судьбу. Потом я буду свободна.
Но всё это не важно, не важно так, как важна и значима темнота пещеры, в которой я буду спать, пока далеко не чужие мне люди, люди, в которых, может быть, течёт моя кровь, сделают тебя, мир, другим. Тогда я проснусь. Я буду свободна.
Ты чудовищен, мир, ты чужой мне. И я не знаю, что с тобой делать, как спастись. Бегство больше невозможно: до Швеции нам не доплыть, Альфа Козерога лежит в руинах.
Мне больно, мир. Ты чужой… мне.
четверг, 18 декабря 2008
Эстель Оскора
Ждёшь, ждёшь избавления от зависимости, чтобы вздохнуть с облегчением и сделать отметку: "Как хорошо, что ты мне больше не нужен". Потом забываешь об этом ожидании. Спустя годы мелькнёт что-то: а ведь было, кажется, в таком-то году, во столько-то лет... или не было, или не тогда... Время действительно лечит с гарантией.
Редко, но бывает по-другому: проходит время, а ничего не меняется; ни облегчения, ни ожидания его, ничего - всё, как раньше, и иногда мелькнёт что-то... так быстро, то даже не понять, что. И вообще, может, не об этом. Какое освобождение, это же не плен. Или плен? Вот и всё, что мелькнёт.
И напоследок: бывает, ждёшь, когда сдвинется с мёртвой точки ситуация, ждёшь, ждёшь, но тут время бессильно: мёртвая точка. Для мёртвого время бесконечно и постоянно. Так что и ожидание того, бесконечно и постоянно. Ну вот, ты ждёшь, а потом просто плюёшь на всё, и становишься сам себе время.
Потому что может быть для мёртвого время и бесконечно вкупе с терпением, а для тебя - нет. Всему приходит конец.
=====
Хороший фильм "Звёздный десант". Сколько смотрю, столько он меня радует.
Редко, но бывает по-другому: проходит время, а ничего не меняется; ни облегчения, ни ожидания его, ничего - всё, как раньше, и иногда мелькнёт что-то... так быстро, то даже не понять, что. И вообще, может, не об этом. Какое освобождение, это же не плен. Или плен? Вот и всё, что мелькнёт.
И напоследок: бывает, ждёшь, когда сдвинется с мёртвой точки ситуация, ждёшь, ждёшь, но тут время бессильно: мёртвая точка. Для мёртвого время бесконечно и постоянно. Так что и ожидание того, бесконечно и постоянно. Ну вот, ты ждёшь, а потом просто плюёшь на всё, и становишься сам себе время.
Потому что может быть для мёртвого время и бесконечно вкупе с терпением, а для тебя - нет. Всему приходит конец.
=====
Хороший фильм "Звёздный десант". Сколько смотрю, столько он меня радует.
суббота, 15 ноября 2008
Эстель Оскора
Чу, прозвучали копыта в ночи!..
==========
Я теперь могу проснуться, только если разозлюсь; и как только просыпаюсь, тоже сразу начинаю злиться. Такая яркая эмоция.
Злость всегда мне представлялась ярким, режущим глаза, светящимся пятном; такой, может быть, блик или резко загорающийся свет, что попадает в глаза.
Она отлично выделяется из окружающего серого цвета.
Больше никакие эмоции. кроме злости и боли, мне так не виделись.
==========
Я теперь могу проснуться, только если разозлюсь; и как только просыпаюсь, тоже сразу начинаю злиться. Такая яркая эмоция.
Злость всегда мне представлялась ярким, режущим глаза, светящимся пятном; такой, может быть, блик или резко загорающийся свет, что попадает в глаза.
Она отлично выделяется из окружающего серого цвета.
Больше никакие эмоции. кроме злости и боли, мне так не виделись.
воскресенье, 09 ноября 2008
Эстель Оскора
Не страсть, не влечение, не интерес – нежность.
О сне нежность переполняет меня. Её так много, с ней не справится, да и не зачем. Она материализует себе объект – смутную фигуру; у этой фигуры может быть чьё угодно лицо, случайное, известное, знакомое.
Это не эротический сон, это совсем иная потребность. Это нежный, нежный сон. Воздух сладкий, как сахарная пудра. Белая «чёрная соль».
Нежности всегда было слишком много, и никогда ей не было выхода. Спасали бы совершенно простые вещи, обычные прикосновения – но нет и не было возможности для них. Нежность от отчаяния изобрела такие сны.
Она нашла выход; она лопается где-то внутри живота – и почему-то по венам струится вместе с кровью та же белая «чёрная соль». Невероятно, чудесно, тонко. Нежно.
Хоть что-то.
======
Тяжело нести в себе нежность в мире чужих людей.
О сне нежность переполняет меня. Её так много, с ней не справится, да и не зачем. Она материализует себе объект – смутную фигуру; у этой фигуры может быть чьё угодно лицо, случайное, известное, знакомое.
Это не эротический сон, это совсем иная потребность. Это нежный, нежный сон. Воздух сладкий, как сахарная пудра. Белая «чёрная соль».
Нежности всегда было слишком много, и никогда ей не было выхода. Спасали бы совершенно простые вещи, обычные прикосновения – но нет и не было возможности для них. Нежность от отчаяния изобрела такие сны.
Она нашла выход; она лопается где-то внутри живота – и почему-то по венам струится вместе с кровью та же белая «чёрная соль». Невероятно, чудесно, тонко. Нежно.
Хоть что-то.
======
Тяжело нести в себе нежность в мире чужих людей.
суббота, 02 августа 2008
Эстель Оскора
Это за окном рассвет, это города весной, это одинокий свет, зовущий за собой.
Это не существует и длится вечно, это летит сквозь тёмную материю, разделяющую галактики, летит быстрее света, и даже чёрные дыры не могут поглотить это. Это звёздное эхо, звёздная память.
Это похоже на реликтовое излучение – столь же древнее и непонятное, пребывающее в этой пустоте всегда.
Оно как Ад – «древней меня лишь вечные создания, и с вечностью пребуду наравне», и, пожалуй, совет: «lasciare ogni speranza», здесь тоже актуален, потому что звёздная память не оставляет надежды. Она занимает человека целиком. Ещё недавно он был собой, а сейчас уже какой-то иной, непонятный и непонятый. Память лишает надежды, звёздная память лишает способности надеяться.
Потому что это навсегда.
Но это так невинно выглядит – города весной, за окном рассвет… Но это так невинно звучит.
Но это так невинно ощущается.
И это так берёт за горло, потом, в конце, на краю чёрной дыры…
суббота, 26 июля 2008
Эстель Оскора
Светлый день сменился светлой ночью, пьяно покачиваясь, рассвет обнял утро и зашептал ей на ушко удивительно непристойные вещи, так что она просто застыла, шокированная, и не сразу дала охальнику отпор.
В кромешной тьме – единственном кусочке такой тьмы на всей планете – зашевелилась жизнь. Здесь она была забитым жалким кусочком плоти, неизвестно зачем пробудившимся среди вулканов, цунами, ущербных лун, высохшей земли, ядовитой воды, ураганов и пустынь. Кусочком, едва шевелящимся, дышащим тяжело и часто, не в силах надышаться тяжёлым воздухом планеты; бесформенным кусочком, с кое-как отращенными конечностями, с затянутыми плёнкой глазами, вечно испуганным сердцем. Этот кусочек прятался во тьме, лишь бы только уберечься от внимания вездесущего, предающего его света. Страшно пытаться представить, какой была жизнь этой частицы жизни, жизни, которая всегда должна звучать гордо.
Вот идёт человек – у него может быть любое имя, оно не важно сейчас, и практически любое занятие, это тоже не важно; во внутреннем мире этого человека светлый день сменяется светлой ночью, извержения вулканов страшными цунами, ураганы селями, ядовитые осадки великой сушью; тому, что должно звучать гордо, в его внутреннем мире отведено мало, по сути, на откуп ему даден крошечный кусочек плоти, такой жалкий, что невозможно даже пытаться представить себе его существование; в этом кусочке плоти заключена душа, и она всегда – в кромешной тьме.
В кромешной тьме – единственном кусочке такой тьмы на всей планете – зашевелилась жизнь. Здесь она была забитым жалким кусочком плоти, неизвестно зачем пробудившимся среди вулканов, цунами, ущербных лун, высохшей земли, ядовитой воды, ураганов и пустынь. Кусочком, едва шевелящимся, дышащим тяжело и часто, не в силах надышаться тяжёлым воздухом планеты; бесформенным кусочком, с кое-как отращенными конечностями, с затянутыми плёнкой глазами, вечно испуганным сердцем. Этот кусочек прятался во тьме, лишь бы только уберечься от внимания вездесущего, предающего его света. Страшно пытаться представить, какой была жизнь этой частицы жизни, жизни, которая всегда должна звучать гордо.
Вот идёт человек – у него может быть любое имя, оно не важно сейчас, и практически любое занятие, это тоже не важно; во внутреннем мире этого человека светлый день сменяется светлой ночью, извержения вулканов страшными цунами, ураганы селями, ядовитые осадки великой сушью; тому, что должно звучать гордо, в его внутреннем мире отведено мало, по сути, на откуп ему даден крошечный кусочек плоти, такой жалкий, что невозможно даже пытаться представить себе его существование; в этом кусочке плоти заключена душа, и она всегда – в кромешной тьме.