Я знаю историю о том, куда привели мечты человека, который не умел мечтать. А стоило ему научиться, и мечта обернулась предсмертной запиской – одной на двоих. Я знаю историю о том, что жажда неумолима, а большая сила разрушительна, но в этом нет ничего нового. Поэтому я знаю, что эта история о том, как в конце концов самое страшное становится спасительным, а одиночество - единственное, что проводит границу между добром и злом.
«Мне уже многое поздно,
Мне уже многим не стать,
И к удивительным звездам
Мне никогда не слетать.
Мне уже многое сложно,
Многого не испытать.
Годы вернуть невозможно…»
[Время, в которое мне выпало жить, не было ни скучным, ни весёлым, оно оказалось как-то вне этих категорий. Это время было «стремительно устаревающим», когда новое переставало быть новым ещё на этапе разработки. Мы, люди, кажется, очень быстро пресыщались, и редко встречалось что-то, что вызывало у нас подлинный, глубокий интерес.
Судьба же мира выглядела измеренной и просчитанной, хотя всё вокруг и менялось с огромной скоростью. Мир катился к чёрту, как и было сказано. Да, не скажу, что жизнь была скучной. Не скажу, что весёлой, скажу: забитой под завязку; как шкафчик, дверцы которого уже не закрываются. «Нет» - передышке, «да» - скорости. Жизнь – мчащийся экспресс, полмира за пять минут, за окном только серые полосы, не разобрать ничего.]
«…Но я умею мечтать:
О далёких мирах,
О волшебных дарах,
Что когда-нибудь
Под ноги мне упадут.
О бескрайних морях,
Об открытых дверях,
За которыми верят
И любят, и ждут меня».
[Я долго оттягивала тот момент, когда мне придётся открыть последнюю дверь, предчувствуя дни невыносимого голода, который будет нечем утолить. Двери из последнего десятка я открывала только тогда, когда голод заставлял меня бросаться на стены, и ни прежние залы, ни даже «Море» уже не могли мне помочь. Самым страшным было то, что голод не ослабевал, а вот насыщение с каждым разом наступала всё быстрее, и каждый следующий зал давал мне всё меньше пищи.
Самую последнюю дверь я открыла, когда почувствовала, что от невменяемости меня уже не отделяет и тонкая грань.
Это произошло примерно за два месяца до окончания срока моего пребывания в Доме. И это было очень плохо: ни при каких обстоятельствах мне не могло бы хватить содержимого зала на девять недель. С полным осознанием этого я открывала узорчатую дверь в конце правого коридора второго этажа. В общем-то, мне чуть-чуть повезло, что там оказался паттерн чужого мира, это могло увеличить период «переваривания» на некоторое время.
Зал был мрачен, но красив. Его пол был краем скалы, «обрывающимся» в море стеной, противоположной двери. У самой той стены росли несколько печальных, лишённых листьев, но, кажется, живых деревьев с кроваво-красной корой в крупных чешуйках. Приблизиться к деревьям я не рискнула, но посмотрела с обрыва вниз: море было бурным, очень тёмным и не зелёным или синим, а чернильно-фиолетовым. Правая и левая стены были заполнены абстрактными мелкими, всё время перемещающимися относительно друг друга, узорами, то ли механическими, то ли живыми. Они, как и деревья, навевали дрожь. Обернувшись, я увидела, что стена с дверью, вопреки тому, что она отделяла зал от коридора, представляла собой одно огромное окно с удивлённо подмигивающими звёздами, окружённое мелкими ресничками. Потолок был ослепляющее белым и блестел, как снег на солнце.
Я познала и этот чужой зал, полный путаных идей о красоте механического, о привлекательности саморазрушения, о жуткой смертоносной звёздной тьме и о смерти, как о чём-то божественном. Идей, парадоксально вызывающих желание быть как можно более живым.]
«И опять понять не смогут люди, было это или только будет…»
За мечтой уходит мечта – в никуда. Потому что за окном в который раз – Бездна голодных глаз.
Актёрского мастерства нам не доставало: мы не смогли сыграть столь достоверный спектакль, чтобы сбылась хотя бы одна мечта из тех, что мы припасли к премьере. Когда рухнуло небо, когда взорвалось море, когда звёзды закрыли глаза, и огромный серый волк пришёл за нашим солнцем, мы взлетели так высоко, что высота обратилась глубиной. Мы разрезали чёрный бархат, сквозь слои воспламенившейся атмосферы мы прошли на этом огромном корабле к самым воротам в будущее. И не смогли загадать ничего, чего бы не было раньше. Мы хотели быть собой.
Столько миров было потрачено зазря, чтобы явить Вселенной одно-единственное чудо, один разум, способный задать вопрос-продолжение.
Куда приводят мечты? В отправную точку.
Пока я мечтаю, смысл моего существования обеспечен твёрдой валютой.
И исполнение мечты – не то, к чему мы стремимся на самом деле и чего достигаем в конце пути. Потому что в конце пути мы достигаем его начала.
«Сгинет ночь, и день придёт иной, как волна приходит за волной.
И проснусь я в мире невозможном, где-то между будущим и прошлым.
Два часа на часах в день ненастный ненашего века.
Смотрит девочка с пристани вслед кораблю
И плечами поводит, озябнув от ветра.
Я люблю это время, безнадёжно люблю».